Читаю книгу о формировании привязанности у усыновленных детей.
Начала писать "перечитываю", но потом исправила, так как это было бы не совсем честным. Я начинала эту книгу много раз. "Сосватала" ее многим знакомым, через одного из которых она вообще покорила усыновительно-интернетную Россию, так как он (спасибо, Сергей!) проделал титанический труд и перевел ее на русский. Я брала эту книгу в каждую поездку и пыталась "продраться" через главы и разделы в аэропортах, самолетах и электричках. Я даже выезжала прошлой весной на усыновительную конференцию автора этой книги (но, к сожалению, не попала туда из-за наводнения.)
"Сватая" ее другим, сама я при этом все это время оставалась "сапожником без сапог", ибо каждый раз, когда я начинала читать эту книгу, сил закончить ее у меня не находилось. Я злилась на себя и не понимала, почему так получается. Буквально на днях, кажется, поняла.
Если в усыновительных кругах заходит речь о привязанности, то практически всегда это относят исключительно к привязанности ребенка. Формирование привязанности... у детей. Нарушение привязанности... у детей. Однако привязанность, как мне видится теперь, - это всегда двустороннее взаимодействие того, кто был усыновлен, с тем, кто усыновил. Иными словами, "привязанный" ребенок вряд ли сможет воспитаться в доме "непривязанного" родителя.
Когда мы только усыновили Лёшу, я готова была кидаться на любые амбразуры. Даже самой сейчас удивительно, как быстро во мне уменьшалась эта готовность после каждого очередного поражения в борьбе за Лёшино расположение ко мне. Мне было обидно, больно и непонятно. И со временем, как это ни печально, я перестала даже хотеть продолжать пытаться. Я закрылась, зарылась в нору, повернулась ко всему спиной. Просто чтобы не было так больно. Я обвинила во всем Лёлькино "нарушение привязанности", хотя по сути классикой "непривязанности" стала я сама.
Я пыталась "просто ухаживать" за ним. Просто "выполнять свою работу". Каждый раз подпитывалась силами в объятиях кровных детей и выходила в ненавистную смену по уходу за приемным. Все мое существо при этом восставало против принесшего мне столько горя ребенка, и мы оставались с ним один на один. Против друг друга.
...Я сама не могу объяснить, что произошо в этот раз.
Наступил очередной Лёлькин кризис. Он топал ногами в ванной и вопел, что не будет мыться. Потом из кровати вопел, что будет мыться (но было уже поздно). Потом он просто противно и показательно орал, явно вызывая меня на дуэль. Да уж, дуэлянтами мы стали заправскими. Я за два года хорошо изучила смысл этого зазывного показательного ора. А Лёша научился превосходно чувствовать, когда начинает рваться последний тоненький волосок моего терпения, чтобы в аккурат в этот момент перейти в наступление... Когда Лёша начал орать в этот раз, и я поняла, что мое терпение - это мина, которая вот-вот разорвется и разбабахает все вокруг, то я ретировалась в ближаюшую кафешку. Прихватив с собой книгу. Пила разбавленный слезами чай и читала-читала-читала.
Я поняла, что проигрываю каждый раз, когда в борьбе против Лёшиного прошлого выставляю в ряд с прошлым его самого. Я увидела, что мы с ним окончательно забылись и боремся друг с другом, вместо того, чтобы направить удвоенные силы на борьбу с одним общим врагом.
Вспомнился прошлогодний случай. Еще весной мы были на приеме у педиатра, который абсолютно не хотел меня слышать на предмет Лёшиных проблем с животом и отказывался назначать анализы. Я давила в себе слезы, но педиатр этого не замечал. Заметил, как это ни странно, мой "непривязанный" деть. Он посмотрел мне в глаза, подошел близко-близко и крепко обнял меня за ногу. И простоял так, прячась за моей ногой и крепко держась за нее, до конца приема. Это был первый момент в нашей жизни "после Лёши", когда я почувствовала единство с ним.
Когда я (опять) начала читать эту книгу сейчас, то поняла, что единство родителя и ребенка - это залог (может даже единственный) успеха в борьбе против того, что надо победить. Главное, не забыть(ся) и не начать долбить тяжелой артиллерией друг друга. Это, кстати, не только усыновленных детей касается... И не только отношений между детьми и родителями...
Кажется (пишу шепотом, потому что страшно сказать вслух), у нас с Лёлькой первый раз за два года что-то получается.
И книга почти дочитана.
Начала писать "перечитываю", но потом исправила, так как это было бы не совсем честным. Я начинала эту книгу много раз. "Сосватала" ее многим знакомым, через одного из которых она вообще покорила усыновительно-интернетную Россию, так как он (спасибо, Сергей!) проделал титанический труд и перевел ее на русский. Я брала эту книгу в каждую поездку и пыталась "продраться" через главы и разделы в аэропортах, самолетах и электричках. Я даже выезжала прошлой весной на усыновительную конференцию автора этой книги (но, к сожалению, не попала туда из-за наводнения.)
"Сватая" ее другим, сама я при этом все это время оставалась "сапожником без сапог", ибо каждый раз, когда я начинала читать эту книгу, сил закончить ее у меня не находилось. Я злилась на себя и не понимала, почему так получается. Буквально на днях, кажется, поняла.
Если в усыновительных кругах заходит речь о привязанности, то практически всегда это относят исключительно к привязанности ребенка. Формирование привязанности... у детей. Нарушение привязанности... у детей. Однако привязанность, как мне видится теперь, - это всегда двустороннее взаимодействие того, кто был усыновлен, с тем, кто усыновил. Иными словами, "привязанный" ребенок вряд ли сможет воспитаться в доме "непривязанного" родителя.
Когда мы только усыновили Лёшу, я готова была кидаться на любые амбразуры. Даже самой сейчас удивительно, как быстро во мне уменьшалась эта готовность после каждого очередного поражения в борьбе за Лёшино расположение ко мне. Мне было обидно, больно и непонятно. И со временем, как это ни печально, я перестала даже хотеть продолжать пытаться. Я закрылась, зарылась в нору, повернулась ко всему спиной. Просто чтобы не было так больно. Я обвинила во всем Лёлькино "нарушение привязанности", хотя по сути классикой "непривязанности" стала я сама.
Я пыталась "просто ухаживать" за ним. Просто "выполнять свою работу". Каждый раз подпитывалась силами в объятиях кровных детей и выходила в ненавистную смену по уходу за приемным. Все мое существо при этом восставало против принесшего мне столько горя ребенка, и мы оставались с ним один на один. Против друг друга.
...Я сама не могу объяснить, что произошо в этот раз.
Наступил очередной Лёлькин кризис. Он топал ногами в ванной и вопел, что не будет мыться. Потом из кровати вопел, что будет мыться (но было уже поздно). Потом он просто противно и показательно орал, явно вызывая меня на дуэль. Да уж, дуэлянтами мы стали заправскими. Я за два года хорошо изучила смысл этого зазывного показательного ора. А Лёша научился превосходно чувствовать, когда начинает рваться последний тоненький волосок моего терпения, чтобы в аккурат в этот момент перейти в наступление... Когда Лёша начал орать в этот раз, и я поняла, что мое терпение - это мина, которая вот-вот разорвется и разбабахает все вокруг, то я ретировалась в ближаюшую кафешку. Прихватив с собой книгу. Пила разбавленный слезами чай и читала-читала-читала.
Я поняла, что проигрываю каждый раз, когда в борьбе против Лёшиного прошлого выставляю в ряд с прошлым его самого. Я увидела, что мы с ним окончательно забылись и боремся друг с другом, вместо того, чтобы направить удвоенные силы на борьбу с одним общим врагом.
Вспомнился прошлогодний случай. Еще весной мы были на приеме у педиатра, который абсолютно не хотел меня слышать на предмет Лёшиных проблем с животом и отказывался назначать анализы. Я давила в себе слезы, но педиатр этого не замечал. Заметил, как это ни странно, мой "непривязанный" деть. Он посмотрел мне в глаза, подошел близко-близко и крепко обнял меня за ногу. И простоял так, прячась за моей ногой и крепко держась за нее, до конца приема. Это был первый момент в нашей жизни "после Лёши", когда я почувствовала единство с ним.
Когда я (опять) начала читать эту книгу сейчас, то поняла, что единство родителя и ребенка - это залог (может даже единственный) успеха в борьбе против того, что надо победить. Главное, не забыть(ся) и не начать долбить тяжелой артиллерией друг друга. Это, кстати, не только усыновленных детей касается... И не только отношений между детьми и родителями...
Кажется (пишу шепотом, потому что страшно сказать вслух), у нас с Лёлькой первый раз за два года что-то получается.
И книга почти дочитана.
Молодец, Анечка, слава Господу! Да и аминь!
ReplyDeleteУспехов! У вас вместе обязательно получится!
ReplyDeleteОн полюбит вас, вот увидите, вот такими воплями он наоборот требует к себе вашего повышенного внимания и большей ласки. Ведь как мы успокаиваем своих в такой ситуации? Берем тут же на руки, щекочем животы, тискаем, шутя тащим, (в ту же ванну), придумываем на ходу каких-то сказочных персонажей, которые уже сидят там в ванной..и все, слезы высохли, проснулись интерес и любопытство.Анна вас невозможно не любить, и он полюбит, но он эгоистично хочет большего, ведь так долго у него не было никаких ласк.
ReplyDeleteТут тоже все не так просто. Ребенка с сенсорными нарушениями нельзя вот так вот просто потискать и пощекотать. Эффект будет противоположным. И легко переключаться многие из них неспособны, поэтому просто заговорить не получится. Но смысл в том, что когда ты и твой ребенок едины в борьбе со всем этим, то ощущения от процесса совсем другие, нежели когда вы стоите друг против друга. Я именно об этом.
Deleteп.с. Еще про внимание добавлю. Часто такие дети не знают, что бывает положительное внимание. Лёша только сейчас начинает разбираться в этом. Долгие два года он реально доводил, пока не добивался негативного внимания (вербально, в угол, или что-то подобное). Это ему было понятно. Положительное внимание -- нет. Это все решаемые издержки сиротства. Пишу только потому, что у многих, кто еще не принял ребенка в семью, ощущение, что с ними все сразу же так же, как и с домашними. Но это очень не так... Нужно быть к этому готовым.
Delete